А. Маринина

Ховряк

Ховряк. Одно из самых страшных слов моего детства. Впервые услышала это слово, сидя на крылечке теплым июньским вечером с бабушкой и ее соседкой. Тетя Тая частенько зазывала нас к себе на чай с пирогами. Мне нравилось бывать у нее, особенно заходить в просторный светлый зал - главную комнату в доме, самую красивую и парадную. У каждой уважающей себя хозяйки здесь обязательно стоял сервант – шкаф с праздничными сервизами и чешским фарфором. Зал тети Таи не сильно отличался от тех, что я видела в других домах. Но самой заманчивой в нем была фарфоровая японская кукла в алом кимоно и с цветным веером со змеями. Я могла час простоять у прозрачной дверцы шкафа, разглядывая ее и мечтая взять в руки. 

И в один из таких вечерних визитов я решила, что пора! Пора достать эту куклу. Конечно же, без спроса. Я слезла со ступеньки и направилась в сторону входной двери.

- Ты куда собралась, красавица? – нахмурила брови бабушка. 

Эх, а я надеялась, что за разговорами мой уход никто не заметит.

- Хочу на куклу посмотреть, ту, что в серванте, - ответила я и уже взялась за ручку двери. 

- Не ходить пока туда, там ховряк отдыхает, - вмешалась в разговор тетя Тая.

Ховряк… Я шепотом произнесла это слово по буквам. И отступила назад. 

- Нет уж, теперь я туда точно не пойду, ни за какие коврижки, даже если ту «японку» мне отдадут просто так, - думала я, спускаясь по ступенькам во двор. 

Уже представила, как выглядит это странное и наверняка злое существо - ховряк. Этакий маленький колобок, лохматый, грязный, с кривой ухмылкой. У него короткие ручонки с длинными когтями. Он сверкает глазками из самых темных углов дома. И ничего хорошего ждать от него не стоит. От таких картинок по спине пошли мурашки, я готова была зареветь прямо здесь, на месте.

Больше никогда не заходила в дом тети Таи, и сервант с его богатствами и сокровищами меня больше не интересовал. О ховряке я не вспоминала лет до 15, пока однажды, усевшись с бабушкой за лепкой пирожков, ударились с ней в воспоминания. Тут-то и всплыл в памяти страшный колобок моего детства. Мне немедленно хотелось знать, что за загадочное существо проживало в доме ее соседки. 

Услышав мой вопрос, бабушка прыснула от смеха.

-  Ховряк Иван Никифорович - муж тети Таи, - она хохотала до слез. - Они развелись много лет назад, а в тот вечер объявился у нее с визитом, дабы повидать внуков, которых давно не видел. А называла она его исключительно по фамилии, чтобы подчеркнуть свое холодное к нему отношение. 

…Уже меня от смеха было не удержать.

На шее у Лорда

С собаками отношения у меня всегда складывались, скажем, непростые. Вернее, у них со мной. В нашем дворе почти 10 лет прожил Шарик – типичный дворняга-пес, какого всегда можно встретить на улице. Бело-рыжий окрас, хвост колечком, мягонькие ушки. Нраву он был доброго. Вокруг вечно ошивались мои друзья-мальчишки. И не было ни разу такого, чтобы он кого-то обидел или же просто зарычал, что у большинства псов - обычная история, если ты разгуливаешь по их территории. Спросите, на что нам во дворе нужен был такой охранник, при котором можно хоть весь дом вынести? Добрым он был лишь с детьми, чужаки-взрослые вознаграждались громким лаем и презрительным взглядом. 

Однажды моя вольготность по отношению к Шарику зашла слишком далеко. Наш пес был размера некрупного. Зато будка у него была большая – по-собачьим меркам, полноценная двукомнатная квартира. Летний проливной дождь застал меня за игрой в мяч прямо во дворе. Бежать на крыльцо дома я не стала, а зачем-то полезла к псу в будку. Шарик, как истинный джентльмен, освободил свои апартаменты для дамы. Как только в голову мне пришло вторгнуться в его жилище, не знаю! Представьте картину: посреди двора стоит пес, промокший с головы до хвоста. Дождь усиливается, но Шарик стоит как вкопанный. Когда вышедшие во двор родители попытались подвести его к будке, мол, «залезай скорее, глупая собака, не мокни», тот оказал большое сопротивление. Рыкнул на маму и попытался цапнуть за ногу отца. И, только подойдя поближе, они разглядели в захватчике собачьей недвижимости свою родную дочь. Из будки меня немедленно вытащили, устроили большую взбучку. Шарик же отправился в свое скромное жилище, и ни разу не упрекнул меня за этот случай.  

Еще больше шалостей я позволяла себе с соседской собакой. Крови она была непростой, породистой – колли, но разрешала мне садиться ей на шею, причем в буквальном смысле. Чтобы читатель не причислил меня к жестоким мучителям животных, сразу уточню: пес этот был размером с хорошо упитанную козочку, я же в свои четыре года весила совсем немного. Игра с моим лучшим другом, чьи родители и были полноправными владельцами Лорда (так звали пса), обычно выглядела так. С высокого порога дома мы запрыгивали с ловкостью и проворством обезьян на железные трубы, подпиравшие навес. И, словно пожарные в кино, съезжали по ним вниз прямо… на спину собаки. Далее Лорд во весь опор несся вокруг дома. Катались на нем мы по очереди, представляя себя уже ковбоями, рассекающими по прериям, иной раз для пущей убедительности надевая отцовские соломенные шляпы. Мы были уверены, что наши объезды на Лорде нравятся не только нам, но и ему. Однако взрослые, застав нас за таким занятием, немедленно прекращали сие действо, в одну секунду уничтожив в нас самых смелых ковбоев Дикого Запада, а в Лорде - быстрого жеребчика. 

Окончательную точку в моем «панибратском» отношении с братьями нашими меньшими поставила собака с громким и опасным именем Бродяга. Этот пес был настоящим бродягой, скитался по нашей улице и в ее окрестностях, ночевал, где придется, перебивался случайными подачками от жителей дворов. Одним словом, оправдывал, как мог, свое имя. В тот летний вечер Бродяга мирно посапывал под вишней около моего двора и даже наши громкие крики во время игры в «съедобное-несъедобное» не нарушали его сладкий собачий сон. Гладить себя этот пес никому не позволял. Его грозный вид и внушительный размер ни у кого из нас такого желания, собственно, не вызывал. Разумеется, за исключением меня. 

«Бродяга дастся мне в руки без всяких проблем», - заверила я ребят и пошла в его сторону. Друзья замерли и во все глаза наблюдали за моим трюком. Мне было не страшно, ведь прежде собаки позволяли мне все. Оказавшись рядом со спящим псом на расстоянии вытянутой руки, я в порыве чувств наклонилась к нему и поцеловала его в нос. Бродяга проснулся и, очевидно, с испугу прикусил мне губу. Крови было немного, но мои товарищи не на шутку испугались. Испугалась и я, но вида не подала. Уже через 15 минут мы всей компанией сидели на скамейке и с аппетитом поедали клубнику, заботливо принесенную мне как потерпевшей «поражение в кровавой схватке со зверем» соседкой бабой Полей. Бродяги поблизости уже не было. Испугавшись шума и криков, пес ретировался в неизвестном направлении. А я, жмурясь от удовольствия и яркого вкуса любимой ягоды, с благодарностью думала о нем. Ведь он спокойно мог откусить мне пол-лица. Мог, да не сделал. Лишь легонько прикусил губу, словно намекнул зарвавшейся девчонке, кто тут самый главный. На лице до сих пор остался небольшой едва заметный шрамик. Иногда, глядя на него, я думаю о Бродяге. Каким же мудрым воспитателем он все же оказался.

По-цыгански, понимаешь?

Когда нам с сестрой было лет по семь, мы придумали тайный язык, который знали только мы. Ну как язык! Это был набор случайных звуков, которые мы произносили громко и вслух, едва завидев на улице прохожих. Выглядело это примерно так:

- Чурпахал суми валенс таки! - я эмоционально махала руками перед лицом сестры и едва сдерживалась, чтобы не захохотать в голос. Старалась очень сильно, после просмотра бразильских сериалов мне казалось, что у меня это получается не хуже, чем у актеров. Надо было видеть недоумение на лицах  людей, которые в этот момент шли мимо нас. Интересно, они понимали, что мы болтаем на несуществующем языке?

- Супрал маркхати пречнак! - кричала мне в ответ сестра и грозила кулаком.

Так мы разыгрывали сцену ссоры перед настоящими зрителями. И чем больше прохожих обращали на нас внимание, тем громче мы кричали и изобретательнее был наш «тарабарский язык». Их взгляды и явный интерес вдохновляли нас на этот спектакль. 

Но однажды в разгар очередного такого представления к нам подошли две цыганки и что-то быстро заговорили по-своему, обращаясь к нам. С детства нас пугали родители: 

- Будешь баловаться и обзывать сестру, цыгане заберут к себе в табор, заставят петь у хлебного магазина и просить копеечки у прохожих.

- Не наденешь это желтое платье - отдадим на воспитание цыганам, и будешь носить, что придется! 

Слыша это, мое детское воображение рисовало устрашающие картинки. Например, как я пою у «хлебного» своим тонким голоском, получается у меня плохо, потому что вокал - это точно не мое. Люди идут мимо и отворачиваются, а я тяну к ним пустые ладошки, умоляя подать хоть немного. В табор возвращаюсь ближе к ночи с пустыми руками, за что меня морят голодом еще три дня.

С платьями история получалась не менее пугающая. Наряды мне мама шила            с самого детства, щеголяла я всегда в модных платьях и костюмчиках. На дворе 90-е годы, в магазинах пусто, а у меня гардероб, как у модницы. Перспектива носить старое цыганское тряпье, да еще и после кого-то меня крайне тревожила. 

…Цыганки настоятельно требовали от нас ответа на их вопрос. Какой именно - мы не понимали. Может, так сложилось, что наш придуманный язык был чем-то похож на их родной? Испугавшись, мы бросились со всех ног бежать в сторону родной улицы. И только закрыв за собой калитку во двор и отдышавшись, решили раз и навсегда не морочить людям голову и говорить на родном русском.