Шел 1922 год. Ульяна собиралась в курень… А по всему было видно: надвигалась гроза. «Уля! – начала, было, свекровь. - До куриня ехать далыченько. Дорога трывожна. Бачишь, дощ заходэ. Можэ…» Но Ульяна её перебила. Отведя глаза в сторону, выпалила: «Мамо! Если вы хочитэ, шоб я оставила Галю дома, то я ны оставлю. Я йиду з ней». У Февроньи Тихоновны не хватило духу спорить с невесткой. Она укоризненно посмотрела на невестку, словно предчувствуя что-то, махнула рукой и молча стала подавать вещи в линейку. Настя, младшая сестра мужа, посадила племянницу, крохотную, похожую на маленькую куколку девятимесячную девочку, на льняную домотканную небеленую старую скатерть с яркой вышивкой, заботливо застеленную поверх душистого сена. Стремительные порывы ветра уже сгибали верхушки шелковицы, груш, полоскали и кудрявили огромную тую.

«С Богом!» – произнес Харитон Матвеевич. Уля натянула вожжи, и кони привычным маршрутом, неспешным шагом двинулись к краю станицы.
«Храны вас Бог», — еще раз произнес свекор, — та, ны бориця там з Васылем, як управытэсь - скоришь до дому». Кони шли медленно. Она их не торопила. Дома, дворы, палисадники - все выглядело убого, порушено, сиротски. Не шла радость от этих хат и дворов. Не щебетали перед дождем, как раньше, дети. Никто, ни один из соседских ребятишек не крикнул: «Дощик, дощик прыпусты на бабыны капусты». А сколько пустующих подворий появилось в каждом квартале! Подавленная, запуганная станица молчала. Колеса погружались в пыль, а в воздухе уже пахло дождем. Она проехала два длинных квартала, последняя хата осталась позади, и сразу за крайним двором началась степь.
Старалась объезжать ухабы, чтобы меньше трясло. Линейка прошла через заливной луг, к речке, и поехала вдоль неё. На ходу спрыгнула, сорвала несколько цветков синих - пресиних, как глаза её дочурки и мужа. Ульяна была черноокая. Ребенок развеселился и стал затрагивать мать, привлекая её внимание. «Солнышко мое, радость моя, сладенькая моя девочка! - приговаривала Ульяна. Поцеловала малышку в ушко и шейку. - Господи! Благодарю Тебя за это чудо, за моего долгожданного выстраданного первенца!» Ребенок то уютно барахтался у неё в подоле, то непослушно выползал на сено, а Уля придерживала дочь и смеялась. И так хотелось прокричать всему миру о своем счастье!
Неугомонный ветер причесывал широкое степное раздолье, то наклонял зреющие колосья к земле, то закручивал их, словно водовороты, в кольца, то на мгновение стихал. Но уже «ны заходыла», а начиналась гроза. Стало сумеречно, как вечером. И вдруг её настиг какой-то гул. Откуда он ворвался? Что это? Гром? Ветер? Что гудит? Земля! Над горизонтом, который был на возвышенности, начало клубиться черное облако. Рукав? Нет, пыль стелилась, а не летела воронкой вверх. Облако пыли словно выталкивалось какой-то силой и закрывало её. От страшной догадки бешено заколотилось сердце. Показались всадники, и уже двое стали отделяться от остальных по направлению к Ульяне. А дальше… Она одной рукой схватила дочь, зажала её между коленей, резко повернула обратно к реке и пустила лошадей бешеным галопом. Кони едва касались земли, мотали головами, не понимая хозяйку, зачем она так остервенело хлещет по спинам. Кобылицы вороной масти взмокли и были похожи на изгибающихся змей. Они из последних сил рвали поводья, подчиняясь кнуту. Пена с их губ летела во все стороны. Неожиданно… Тттппру!!! Они остановились, как вкопанные, у самой кромки воды. «Трусылось всэ тило, рукы, губы, плэчи». Не помня себя, распрягла Тамару и Танагу – «До дому! Чуитэ? Додому!» Тамара и Танага - их кони, которые чудом уцелели в семье Герасименко. Ни секунды не раздумывая, босая, боясь оглянуться, «нырнула» в спасительный камыш. Ребенок душераздирающе кричал. А Ульяна, не разбирая, куда ступать, ранив ноги, бежала вглубь плавней. И вдруг - выстрелы, окрики! Господи! Спаси, сохрани и помилуй! Резко стало сумеречно. Такого ливня она ещё не видела! И в ту же секунду разразился гром с ослепительными молниями. Шальной, всесильный и лютующий над этой степью, над рекой и волей людей Перун показал, на что он способен!
Плач ребенка потерялся в этой стихии, лязг выстрелов тоже. А Ульяна продолжала бежать «прыгорнув дытыну до сэбэ. Исхлестанная и порезанная камышом, «ны счулась, куды и скико бигла. Колы спохватылась, побачила солнце. Заплутала». И тут отказали ноги. Она присела… прямо в воду. Развернула перепуганное дитя, дала грудь. Малышка всхлипывала, почти не сосала, отрывалась от соска, вопросительно и укоризненно смотрела на мать. Ульяна разрыдалась. Поняла, что их не преследуют и что спаслись они благодаря этой невиданной грозе. Домой кони прибежали быстрее, чем пришла Уля. А там не знали, что делать, что думать. Февронья Тихоновна повалилась на колени перед образами. Харитон Матвеевич с кумом поскакали в курень к сыну. Молились и Настя, и Киля, а глухонемая Ганна плакала и мычала. Когда же ей объяснили, в чем дело, смолкла и опустилась на колени рядом с сестрами.
Мы не знаем, кого встретила на своем пути моя молодая бабушка… Белые это были, красные или зелёные. В стране который год шла гражданская братоубийственная война, где нет окопов, нет линии фронта, война, навсегда сделавшая родных людей чужими, война, которая так и оставила близких по разные стороны баррикад, война, что раскидала наших родных по всему свету.

Ольга Сергань (Герасименко), внучка Василия Харитоновича и Ульяны Петровны Герасименко. На фото: Семья Герасименко с детьми и внуками 1950 год.